Надо записать.
У меня с поэзией отношения сложные, а требования к ней – предельно высокие. Просто рифмованные тексты, которые любят создавать люди, я не считаю поэзией. Это мусор. Дело тут во многом в том, что для меня рифмовать – просто. Для этого не нужно обладать особенным талантом, не нужно им обладать и чтобы вложить в рифмованный текст какое-то послание. В рунете, например, любят злободневные рифмовки о политике или пародии, все это выглядит глупо. Т.е. рифмованный текст поэзии не равен, ведь поэзия – это мощное заклятье, от которого шевелятся волосы или расцветают цветы.
В детстве у меня наряду с “великими романами” была пара толстых тетрадок со стихами поэмами и даже целыми безумными пьесами в стихах, но это как у всех, не редкость. Из них сносными было штуки 2. Позже, научившись играть на гитаре, я сразу стала писать песни, хотя написание текстов для песен четко связано с ритмом музыки и имеет свою специфику. Песня всегда работает в комплексе, ее текст может быть крайне прост или даже нелеп, но ритмический рисунок, голос, музыка его изменяют. Писать песни для меня органично, но отношение к стихам это не изменило. Кроме того выделение поэтов в отдельную группу, назначение ярлыка “поэт” мне не казалось правильным. Каждый в мире Мор должен был быть как поэтом, так и философом, это естественно, а иначе ты недочеловек, курьезная диковина. Стихи – это реакция на жизнь, на реальные действия, побочный продукт опыта и мышления. Как у самураев – ты убил врага, ты сел на камень и написал стихотворение про брызги крови на опавших лепестках вишни.
Но если уж ты решил стать поэтом, то для меня поэт – это rebel вроде Артюра Рембо, который отливает на стол, заваленный старомодной лирикой, пишет ядреный белый стих и трахает Верлена потому, что тот – лучший лирик того времени. Ну, или суфий Руми, сошедший с ума от любви, который кружится в самозабвенном танце и видит звезды через пустыню. Ну, или Уитмен – такой живой, безудержный, сметающий своей страстью к жизни. Ну, или романтичный Йейтс или холодный, пронимающий Элиот. Ну или… И тут мы придем к длинному списку поэтов, каждый из которых по-своему меня трогает – до кругов перед глазами. И каждый из которых в чем-то является ролевой моделью. И станет понятно, что я на самом-то деле люблю поэзию, просто держу дистанцию.
Что Маяковский – мой король, а шекспировским слогом я могу под настроение шпарить просто ради фана. Что я процитирую Аполлинера. Что я выведу целый рассказ из хокку Басе. Что у меня чтение сгущенной, мощной поэзии подразумевает под собой целую неделю вылета и идей. Но в критике я предельно сурова – никакого дурачества, только совершенство. Пока мы жили с Корвином, этот предельный максимализм, изобретение очередных высоких барьеров, концептуальных выебонов и нездоровый перфекционизм в оценках любого произведения искусства достиг какого-то немыслимого предела. Мы подвергали “революционной критике” все, включая самих себя, хотя и не озвучивали это. Тщательный отбор и сито жестких критериев изрядно обеднило жизнь и вымыло из нее много простого, приятного веселья. Но самое интересное, что мне перестало хотеться моей музыки. Она просто исчезла. Сейчас странно об этом думать, но петь снова и веселиться в музыке я начала значительно позже, вместе с Нгоо.
И вот я открываю старые стихи Ксана – так, в довесок к “Ворону”, из простого любопытства. И внезапно я понимаю, что они мне очень, очень нравятся. Что они прямо сносят! В меня хлещет ветром с пустошей, каким-то чувством предельной свободы, спокойствия, смешанного с трогающей печалью. Я чувствую что-то сильное, нахожу часть стихов красивыми, причем они мне нравятся как раз тем, что несовершенны и пронимают за счет ощущения ушедшей давно невинности или свойственной людям боли. Что их романтизм, который в настоящее время, скорее, смешон, включает музыку в голове. Мне нравятся осколки личности и реакции на события, которые можно в них обнаружить. Это полностью сломало неозвучиваемый внутренний канон – и мне стало… невероятно круто. Когда эти стихи поднимаются над собой, то бьют, цепляют тем, чего в других людях нет. Искренность вдруг глубоко задевает, ведь чтобы совершить переворот, текст необязательно должен быть совершенным.
Меня ударило по голове палкой дзен. Это как вдруг посмотреть на самого себя на другом краю света и понять о себе вещи, которые ты в одиночестве не понимал; разломать ненужную клетку, которую на себе носил. “Ты не поэт? Да ты же мне уже десяток стихов прислала”. Да, пожалуй. Для меня процесс описания брызг крови на лепестках вишни весьма логичен. Но Ксана я могу назвать поэтом, а себя – нет. Поразительно обнаружить в себе такое мощное табу. Когда я задаю себе вопрос, это прямо как для подростка произнести “секс”- и не засмеяться. Я отвечаю, что просто умею излагать свои мысли разными способами, в том числе так. С другой стороны, поэт – это взгляд на мир, который позволяет воспринимать окружающее глубже и многообразнее, чем обычно. Все хорошие писатели – поэты, ощущающие текст и мир как переплетение живых волокон, чувствующие его гармонию, ритм, красоту или ужас. По большому счету, ты можешь не писать стихи, но обладать этим радаром, умением сгущать переживания, переносить то, что другим неизвестно, во внятную форму, как когда-то писал Элиот. Ты слышишь этот ритм, это биение.
Очень большое количество подростков пишет стихи, потому что необходимость передавать плохо формулируемые иначе чувства их захватывает. Стихи эти комичны или тошнотворны, но цель этого процесса достойна уважения – это попытка познать себя и донести эти знания до окружающих. До следующего уровня, когда подключается понимание языка и определенное мастерство, доходят немногие, а уж великих поэтов вообще единицы. Но важно, что бросая пытаться формулировать мысли таким образом, взрослые люди становятся скучнее, лишают себя лишнего удовольствия в мире, где большинство удовольствий запрещены. Презрение к поэтам основано на их провалах (почитайте поэзию депутатов или глуповатых женщин – и вопросы отпадут), жалком качестве текстов, отсутствии фантазии – и предельной неприспособленности к жизни. Все это правда, однако также поэзия – это мед, за который Один отдал свой глаз. Это орудие передачи красоты, с которым мало что может сравниться.
Люди забрасывают тексты – и их заносит песком, они исчезают в пустоте. Мне вдруг люто захотелось выступить в защиту текстов, о которых люди даже не помнят, и это было диковинно, очень странно, ведь я первая столкнула бы незадачливых поэтов с обрыва. Но стало ясно, что дело тут вовсе не в текстах. Дело в чувствах, которые заставляют их писать, и в том, что люди постепенно теряют эти чувства, научившись думать так, как от них ожидают, или испытав бесчисленные разочарования. Люди просто теряют возможность испытывать что-то важное, теряют возможность хотеть, быть уязвимыми. Я подумала, что могу взять один из этих старых позабытых стихов – и он щелкнет, встанет в нужный паз, из забытой сборки строк станет чем-то новым и удивительным. Пройдет через меня и мою музыку – и заставит чье-то сердце стучать громче. Кто-то подумает – блин, как здорово-то. Что сам автор забытого текста увидит, что это красиво, и так я смогу обмануть цинизм мира, списывающий стихи в утиль, показав хотя бы часть того, что я чувствую, когда читаю. У меня, вроде, вышло, но это другая история.
Все это дает свободу – какую-то невероятную, первозданную и веселую свободу от глупого снобистского дерьма. Я многое делаю по-своему и не так, как это “должно быть” или “положено”, но всегда есть вещи, которые считаешь само собой разумеющимися, а они такими не являются. И эти стихи дали понять, что я далеко не так свободна, как мне думалось, а моя чопорность по отношению к поэзии – всего лишь предрассудок. Что мне надо порой садиться на камень после размахивания шашкой и писать стихи про лягушек в пруду и вершину горы Фудзи или про алые фонтаны стали в Borderlands, весело воспевать собственный восторг или чужую красоту. Есть еще множество ветреных холмов, на которых я могу побывать и на которых могу спеть свои песни. И я хочу их петь – в том числе парню, который (не подозревая об этом) подогнал столько свободы. Подарок был зашибись, и в этом, наверное, часть ответа на набор разнообразных “почему”. Так круто перекидывать тексты, заплетать их в какой-то непонятный диалог.
В общем, испытывать странную внутреннюю неловкость от того, что я вдруг на ходу срифмовала что-то, я больше не буду. Стихи – это весело, а особенно здорово не доставать себя бесконечной внутренней критикой, не дающей дышать, а просто позволять словам литься. Некоторые моменты просто просят стихов, а в некоторые так приятно дурачиться, нелепо лепя рифмы. И подумайте вот о чем. Всегда есть шанс, что что-то, что для вас самих не имеет никакого значения, спустя эн лет найдет того, у кого это запустит двигатель. Все эти ярлыки, необходимость обязательно определяться, выбирать, соответствовать, вырабатывать свою жесткую позицию по каждому из вопросов очень достает. Иногда нужно просто растворяться в красоте мира. Хочешь – вставай на гору и играй на губной гармошке. Хочешь – пиши хокку. Хочешь – полюби кого-то. И все!
