чем эротическая сцена в тексте отличается от порно

Недавно поддержала проект издания на русском сетевого китайского романа «Магистр дьявольского культа». Издательство «Истари» было вынуждено удалить порно-сцену с молодым юношей, чтобы соответствовать законам РФ (или просто не рисковать),  и это вызвало большое недовольство фанатов.

В спорах с издательством фанатки упоминали другие книги, в которых, как им казалось, был такой же накал страстей и схожий уровень непристойности, как в допах Мосян Тунсю. Они, например, называли «Оно» Кинга с его детской оргией инициации или книги издательства Popcorn Books.

Мне стало любопытно — неужели они совсем не ощущают разницы?

Это напомнило комикс Скотта Маклауда «Понимание комикса» , потому что у описанных авторов большая часть непристойностей происходит у читателей в голове, находится между строк и расцветает деталями при чтении, тогда как в порно-допах присутствует детальный и крайне механический процесс, который во всех порно-романах одинаков.

Перед сравнением нужно сказать, что сцены секса, выдранные из контекста, всегда выглядят слабее и беспомощнее, чем внутри книги,  ведь в книге к происходящему есть подводка,  создан контекст, напряжение между персонажами, читатель подготовлен и находится в нужном состоянии.  Читая же отдельные цитаты, люди обычно только неловко посмеиваются, т.к. эту «подготовку» не прошли.

Вот сцена оргии в «Оно» Кинга. Целиком сцену можно прочитать, погуглив, я приведу только отрывки.

«— Бевви, я на тебя упаду. — И она слышит, болезненный свист в его дыхании.

— Я думаю, так и надо, — говорит она ему, и нежно обнимает, и направляет. Он пихает свою штучку вперед слишком быстро, и приходит боль.

— С-с-с-с. — Она втягивает воздух, закусив нижнюю губу, и снова думает о птицах, весенних птицах, рядком сидящих на коньках крыш, разом поднимающихся под низкие мартовские облака.

— Беверли? — неуверенно спрашивает он. — Все в порядке?

— Помедленнее, — говорит она. — Тебе будет легче дышать.

Он замедляет движения, и через некоторое время дыхание его ускоряется, но Беверли понимает, на этот раз причина не в том, что с ним что-то не так. Боль уходит. Внезапно он двигается быстрее, потом останавливается, замирает, издает звук — какой-то звук. Она чувствует, что-то это для него означает, что-то экстраординарное, особенное, что-то вроде… полета. Она ощущает силу: ощущает быстро нарастающее в ней чувство триумфа.

Этого боялся ее отец? Что ж, он боялся не зря. В этом действе таилась сила, мощная, разрывающая цепи сила, ранее запрятанная глубоко внутри.

Беверли не испытывает физического наслаждения, но душа ее ликует. Она чувствует их близость. Эдди прижимается лицом к ее шее, и она обнимает его. Он плачет. Она обнимает его, и чувствует, как его часть, которая связывала их, начинает опадать. Не покидает ее, нет, просто опадает, становясь меньше.»

Вот еще кусок:

«— Ты сможешь. Я чувствую.

И она точно чувствует. Есть кое-что твердое; и много. Она чувствует это под мягкой выпуклостью живота. Его размер вызывает определенное любопытство, и она легонько касается его штуковины.

Бен стонет ей в шею, и от его жаркого дыхания ее обнаженная кожа покрывается мурашками. Беверли чувствует первую волну настоящего жара, который пробегает по ее телу — внезапно ее переполняет какое-то чувство: она признает, что чувство это слишком большое (и штучка у него слишком большая сможет она принять ее в себя?) и для него она слишком юна, того чувства, которое слишком уж ярко и остро дает о себе знать. Оно сравнимо с М-80 Генри, что-то такое, не предназначенное для детей, что-то такое, что может взорваться и разнести тебя в клочья. Но сейчас не место и не время для беспокойства: здесь любовь, желание и темнота. И если они не попробуют первое и второе, то наверняка останутся только с третьим.

— Беверли, не…

— Да. Научи меня летать, — говорит она со спокойствием, которого не чувствует, понимая по свежей теплой влаге на щеке и шее, что он заплакал. — Научи, Бен.»

Оргия из «Оно» далеко не самая логичная и не самая лучшая сцена Кинга. Но на деталях он не концентрируется — его интересует ритуал потери невинности и спайки ребят, которые собрались воевать с превосходящей их тьмой. Это определенно сцена секса девушки с несколькими мальчишками,  что как факт звучит очень жестко, однако здесь нет описания половых органов, проникновение намечено пунктиром и символично,  есть только узловые точки секса  — и воображение читателя.

Теперь посмотрим на Popcorn Books и возьмем мастера стиля Асимана, у которого в книге есть страстный гей-секс. Мне сравнивать Асимана и экстры Мосян Тунсю неловко, но давайте возьмем любительский перевод из сети, чтобы приблизить уровень. Вот часть сцены с персиком:

«Я умру когда ты закончишь, ты не должен заканчивать, никогда не заканчивай». Эта история настолько возбудила меня, что мгновенно я оказался на грани оргазма. Я почувствовал, что могу остановиться тогда же, или совершить еще одно движение и кончить, что в итоге и сделал, осторожно, целясь в краснеющую сердцевину разломленного персика, как будто совершал ритуал оплодотворения.

Это было сумасшествием. Я откинулся назад, держа в руках плод, благодаря бога, что не испачкал простыни ни соком, ни спермой. Помятый, истерзанный персик, словно жертва изнасилования, лежал на боку на столе, пристыженный, сочувствующий, страдающий и растерянный, пытающийся не пролить оставленное мной содержимое. Наверно, я выглядел примерно так же на его кровати прошлой ночью, после того как он кончил в меня первый раз. Я натянул было майку, но решил остаться обнаженным и забрался под простынь.»

Как видно, у этой сцены есть смысл (она показывает исступление героя), а также опять отсутствует излишняя детализация — сцена весьма живописна, но направлена на ощущения от секса и его результат — то, что стало с персиком, дальше становится символом безумства.

Вот сцена секса героев:

«Он тоже забрался под простыни и, прежде чем я успел сообразить, начал раздевать меня. Я беспокоился о том, как буду раздеваться, если он не поможет, как буду делать то, что столько девушек делали в кино, сниму футболку, стяну трусы, и буду стоять там, в чем мать родила, опустив руки по бокам, как бы говоря: Это я, так я создан, вот, бери меня, я твой. Но его действия решили проблему. Он произносил шепотом: «Долой, долой, долой, долой», что рассмешило меня, и вдруг я оказался полностью обнаженным, ощущая членом вес простыни, и на свете не осталось ни одной тайны, потому что желание оказаться с ним в постели было моей единственной тайной, и теперь я делил ее с ним. Было восхитительно чувствовать под простынями его руки на своем теле, как будто один из нас, словно передовой разведывательный отряд, уже достиг интимности, в то время как другой, остававшийся поверх простыней, все еще боролся с условностями, как топчутся снаружи на холоде опоздавшие, пока все остальные греются внутри многолюдного ночного клуба. Он все еще был одет, а я нет. Мне нравилось быть обнаженным перед ним. Он поцеловал меня опять, потом снова, на этот раз страстно, как будто тоже, наконец, перестал сдерживаться. В какой-то момент я осознал, что он тоже обнажен, хотя я не заметил, как он разделся, но вот он здесь, прижимается ко мне всем телом. Где я был? Я намеревался задать ему щекотливый вопрос насчет здоровья, но как оказалось, уже получил ответ некоторое время назад, потому что, когда я наконец осмелился спросить, он ответил: «Я уже говорил тебе, я в порядке». – «А я сказал тебе, что тоже в порядке?» – «Да». Он улыбнулся. Я отвернулся, потому что он пристально смотрел на меня, и я знал, что покраснел, что скривил лицо, но все же хотел, чтобы он смотрел на меня, даже если это смущало меня, и хотел в ответ смотреть на него, пока мы устраивались в подобие борцовской позиции, его плечи терлись о мои колени. Как далеко мы зашли по сравнению с тем днем, когда я, раздевшись, надел его купальные плавки и думал, что никогда мое тело не окажется ближе к нему, чем в ту минуту. Теперь это. Я был готов, но все-таки хотел оттянуть момент, потому что знал, что пути назад уже не будет. Когда это случилось, все оказалось не так, как я представлял, и возникший дискомфорт вынудил меня выразить больше, чем мне бы того хотелось. У меня возникло желание остановить его, и заметив это, он спросил, однако я не ответил или не знал, что ответить, и казалось, прошла целая вечность между моей неготовностью принять решение и его побуждением решить за меня. С этого момента, думал я, с этого момента – и отчетливо, как никогда в жизни, я почувствовал, что оказался в заветном краю, где хотел остаться навсегда, быть собой, собой, собой, собой и никем иным, только собой, находя в дрожании своих рук нечто совершенно чужое и в то же время знакомое, как будто это было частью меня всю жизнь, но я искал не там, пока он не помог мне понять это. Сон не обманул – это было как возвращение домой, как вопрос, Где я был всю свою жизнь?, или другими словами, Где ты был раньше, Оливер?, иначе говоря, Что есть жизнь без этого?, вот почему в итоге не он, а я взмолился много-много раз, Ты убьешь меня, если остановишься, ты убьешь меня, если остановишься, соединяя таким образом сон и фантазию, себя и его, присваивая его слова, возвращая их ему, обмениваясь словами из уст в уста, и тогда же, наверно, я стал нести пошлости, которые он сначала тихо повторял за мной, а потом попросил: «Назови меня своим именем, и я назову тебя своим», чего я никогда раньше не делал, и стоило мне произнести свое имя, как если бы оно принадлежало ему, я очутился в ином мире, где ни с кем не бывал ни прежде, ни с тех пор.»

Это определенно горячо и надсадно,  Асиман передает и поток сознания возбужденного человека, часть времени не осознающего, потому что оно схлопывается. Но секс здесь является инструментом выражения чувств.  Он — часть композиции, часть замысла и не является самоцелью. Через него Асиман развивает и характер главного героя, который вдруг разом теряет всю свою дерзость и плывет.

А теперь кусок сцены из «Курильницы для благовоний» Тунсю:

«Ему не пришлось долго стараться — Лань Ванцзи без лишних слов разорвал полы его одеяния и штаны, и Вэй Усянь, повинуясь зову естества, обвил его ногами за талию. Лань Ванцзи взял в руку член и пристроил пугающе затвердевшую головку у входа. (…)

Он проник внутрь без каких-либо затруднений, проход оказался мягким, влажным и жарким, тут же покорно обхватил огромных размеров половой орган, вторгнувшийся в него, и даже начал втягивать в себя, словно ему природой было предназначено вмещать плоть человека, который лежал на нем. Очень скоро в месте их слияния послышалось вязкое хлюпанье и шлепки.

Член Лань Ванцзи отличался весьма солидным размером, при этом от природы по форме немного изгибался наверх, и каждое его движение несравнимо точно скользило по самой чувствительной, самой нежной точке внутри Вэй Усяня. И каждый раз, когда это происходило, их обоих накрывало нарастающей волной удовольствия и всепоглощающей страсти. (…)

Изначально девственная, нетронутая дырочка теперь, от проникновения полового органа Лань Чжаня пребывала в плачевном состоянии: стала темно-красной и по краям опухла. (…) В месте их слияния молочно-белая тягучая жидкость смешалась с тонкими бордовыми кровавыми нитями да еще с неизвестной прозрачной жидкостью, так что разглядеть очертания отверстия становилось трудно»

Ну… Разница очень велика.  Целиком можете насладиться тут — https://tl.rulate.ru/book/6180/515893/ready

Задача порно-текста — заставить читателя мастурбировать, когда он уже находится в подходящем состоянии эмоционального возбуждения.  Он описывает механику и делает крупные планы органов, как порноролик, тут нет драматургии, только дырки и большие члены, словно на старых текстовых порно-сайтах про групповухи  с разнузданными попутчицами. Спускаясь на этот уровень однообразия, экстры понижают и ощущение от текста в целом.

«Курильница» к тому же повторяет порно-сюжеты — например, возня в начале напоминает ролики про застрявших под журнальными столиками девушек, а финал так и вовсе цитата с Порнхаба. Сексуальные практики и вывернутые дырки — та же история.  Кусок про окровавленные фекалии, в принципе, вполне мог довести редактора «Истари» до истерики.  =)

Почему Мосян Тунсю написала это? Потому что это фансервис.

Я не считаю, что описывать секс нельзя, порой это даже необходимо. Но есть интересный парадокс —  чем грубее и детализованнее описан секс, тем скучнее это читать, потому что от взаимодействия людей мы переходим к движениям поршня. Поэтому лучшие секс-сцены играют с фокусом и многое оставляют за кадром. Писать секс трудно.

Меня больше заинтересовало, что читатели, которые приводили такие примеры как «Оно» или книжки «Попкорна» как почти равнозначные (или даже более разнузданные), совершенно глухи к тексту. Т.е. им без разницы, Асиман или порнуха с фанфикc.ме. Или же их воображение и память дорисовали на этом скудном фундаменте что-то свое.

Оставить комментарий